Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая - Элигий Ставский

На следующее утро мы не пошли в лес. Нам больше не нужно было ездить на Сыпучую гору. Когда я пришел к ребятам, они сидели на крыльце и ждали председателя.

- Кочин идет! — закричал Женька. Каждое утро именно он замечал меня первый. — Братцы, Кочии идет! Где моя баночка под сметану?

Все повернулись в мою сторону и захохотали. Возле Яшки было свободное место. Я сел рядом с ним.

- Слушай, Пифагор. — Женька не унимался. — Я всю ночь думал и не мог решить: могут в треугольнике все углы быть тупые?

- Могут, если первый угол ты.

- До этого я додумался. Один угол - я, второй - ты, а вот насчет третьего я застрял.

- Заткнись.

- А если тебе достанется такой билет?

Когда Женька был один, он никуда не лез и разговаривал нормально, но при ребятах с ним что-то происходило. Он приставал то к одному, то к другому. Но чаще всего ко мне.

Я повернулся к Яшке.

- Когда он обещал прийти?

- Сейчас придет. — Яшка посмотрел на Женьку. — А ты в какой класс ходил?

- В девятый, — ответил Женька.

- Который год?

- Второй.

- На следующий год пойдешь третий?

Все засмеялись.

- Я хожу и бросаю добровольно.

Он покрутился возле нас еще немного и перешел на другую сторону крыльца.

- Вот идет! — крикнул Валерий Осипов.

Председатель сказал, что теперь лесу хватит, что после обеда к нам придут старики, и мы начнем строить. А до обеда надо сломать старый коровник и отобрать хорошие бревна.

Мы прошли по всей деревне. Мимо мастерских, мимо амбаров, перешли через речку и увидели старый коровник. Он стоял окруженный деревьями, длинный, весь замызганный навозом, без ворот и без крыши. На крыше осталось только несколько палок с бурыми космами уцелевшей соломы.

- Уничтожим? — спросил Яшка. — И чтоб его больше не было.

Мы влезли наверх, и коровник затрещал. Мы ломали его и растаскивали со всех сторон сразу. Я распорол о гвоздь свои кеды, поцарапал руку. Я отрывал планки и доски, стаскивал бревна и чувствовал какое-то ожесточение к этому коровнику, так, словно именно он был виноват во всем и мешал мне. Я должен его сломать, не оставить от него ни одной щепки, и тогда все будет хорошо, все пройдет.

Мы снесли этот коровник за три часа. Потом сидели на груде досок и бревен, спокойные и усталые.

После обеда пришли старики. Их было двое. Тихие, неторопливые, с аккуратными маленькими топориками. Поздоровались, выкурили по цигарке, встали и как-то незаметно, без всякого труда обтесали по бревну. Мы смотрели. Потом попробовали тоже. Выходило не так ловко. Топор вертелся в руках и то ударял по бревну плашмя, то вонзался слишком глубоко. Но мне нравилась эта работа: идти вдоль бревна и оставлять за собой липкие и пахучие щепки.

Вечером я не ощущал усталости. Хотелось работать еще. Я пришел домой и почувствовал пустоту. Переложил с одного места на другое книги, посмотрел в окно. Было еще совсем светло. Я решил, что лучше пойти на озеро. Вышел во двор и увидел, что на лавочке сидит бригадир. Он окликнул меня. Мы сели рядом. Сидели и молчали.

Он показал на кеды:

- Не преют?

- Нет, ничего.

Лавочка стояла криво. Я подложил под нее щепку. Над нашими головами медленно проплывала большая туча. Дверь хлева была открыта. Хозяйка доила корову.

- Вы на все лето тут? — спросил бригадир.

- Потом приедут другие. На все лето. Пока не построим.

От мыса, где был песок и куда наши ребята ходили загорать, отошла лодка. Дул ветер, и на озере была рябь. Лодку подбрасывало. Через десять дней мне полагался отпуск.

Лодки уже не было. Она скрылась за поворотом.

Я могу поехать уже в субботу. Нет. В субботу я пойду в клуб. В клуб, на танцы, и больше ничего. Вместе со всеми ребятами. Там будет весело. Бригадир говорил про какую-то краску. Нигде нельзя достать этой краски. Хозяйка вынесла нам молока и хлеба. Я отломил кусок хлеба и увидел, что напротив остановился почтальон. Поставил велосипед и крикнул:

- Телеграмма. Хлопцу телеграмма!

Я поставил кружку на лавку. Подошел, взял карандаш и расписался. Телеграмма была от Иры...

Я стоял и смотрел, как почтальон сел на велосипед и медленно поехал по песчаной дорожке мимо гусей. Гуси не боялись велосипеда. Только гусак вытянул шею и застыл.

Станция была тихая и заброшенная. Несколько раз выходил с фонарем дежурный, и еще какая-то женщина с девочкой сидела на дальней скамейке. На противоположной стороне полотна был лес. Я ходил, потом сидел полулежа, запрокинув голову и глядя в небо, потом снова ходил. Прошел товарный, оставив после себя пустоту и тяжелый железный грохот. Слышно было, как на станции звонил телефон. Воздух был холодный, и, по мере того как светлело, я чувствовал холод все сильней. Справа, на семафоре, ярко горел красный сигнал. Поезд должен был прийти оттуда.

Я посмотрел на часы. Ждать оставалось уже немного. Я встал и пошел к семафору. Платформа кончилась. Красный свет казался сильным только издали. Вблизи он был еле заметен. Я снова посмотрел на часы. У меня было такое чувство, что поезд приходит раньше, чем нужно. Я должен был все обдумать и что-то решить, и у меня не хватало времени. Стало светло. Рассвело как-то сразу. И сразу же встало солнце. Рельсы теперь были видны очень далеко. Они блестели на солнце и казались влажными. Почему-то трудно представить здесь Иру, на этой станции. Прошел дежурный. Я остановил его.

- Ничего не менялось. Расписание старое, — сказал он.

Откуда-то вышли двое мужчин с удочками и зашагали по тропинке, вдоль полотна. Семафор открыли...

Я увидел Иру, едва поезд начал притормаживать.

На ней была желтая кофточка и голубая юбка. Она стояла на площадке последнего вагона. Вагоны проплывали мимо, пустые и запыленные. Я пошел по платформе. Ира тоже заметила меня и подняла руку. Поезд остановился, она спрыгнула вниз. Мне казалось, что расстояние между нами очень большое и я иду слишком медленно и долго и как-то не так, как нужно. Я наткнулся на какие-то мешки, поднял голову и увидел, что Ира стоит рядом. Я не знал, что делать со своими руками. Мы стояли и смотрели друг на друга. Она засмеялась.

- Какой здесь воздух! Ты живешь на даче. Прямо на даче.

- Да, — сказал я.

- А у нас все эти дни были дожди.

Я взял из рук у нее сумку. Мы шли по платформе. Рядом тихо стучали колеса. Поезд уходил. На ступеньке последнего вагона сидел мужчина. Мы прошли по песку мимо ларьков и сараев.

- Я думала, что приеду на рассвете, — сказала Ира. — Приеду и услышу, как просыпается лес. Ты сводишь меня в лес? Завтра утром?

Я смотрел на нее. Она говорила так, точно ничего не случилось и точно мы виделись только вчера.

Я придержал калитку, пружина была очень тугая, и мы вышли на маленькую площадь за вокзалом. На площади не было ни одной машины.

- Почему ты молчишь?

- Ты думала, поезд придет раньше?

- Я хотела увидеть, как встает солнце, и проспала. Я думала, что придет раньше. Мы будем стоять здесь?

- Нет.

- Ты как-то щуришь глаза.

Я вдруг почувствовал усталость. Я представлял себе нашу встречу совсем по-другому. Я подумал, что хорошо бы найти скамейку и сесть. С вечера я договорился с шофером, но он почему-то не приехал. Он должен был стоять возле чайной. Может быть, я устал потому, что не спал? Как же нам отсюда уехать? Надо что-то придумать. Можно выйти на дорогу и идти, пока нас не догонит какой-нибудь грузовик. Но сегодня воскресенье, и может не быть ни одной машины. В воскресенье уехать отсюда трудно. В другой день лучше. Ира улыбалась.

- Ты кого-то ищешь?

- Нет, — сказал я. — Нам надо туда. — Я не смотрел на нее.

Площадь была неожиданно большая. Мы пересекли ее и свернули на какую-то улицу. Солнце начало пригревать, но поселок еще не просыпался. Улица была почти пустая. Я сам не знал, куда мы идем.

- Петухи - это поэтично, — сказала Ира. — Настоящее утро может быть только с петухами. И вот такое солнце!

Мы прошли по шаткому и прогнившему мостику через канаву... Ира стала на край доски и подпрыгнула. Доска затрещала. Я успел протянуть ей руку. Внизу была жидкая грязь. Ира засмеялась.

- Так оттолкнуться и полететь к солнцу, — сказала она. — Расправить руки и лететь быстро и долго. А потом сгореть, как маленькая звезда. Тихо и красиво. Хорошо?

Я посмотрел на нее сбоку. В этой голубой юбке и белых туфлях она была удивительно стройная и легкая. И шла как-то необыкновенно, словно не касаясь земли. Улица была серая от пыли. Дома тоже серые и старые.

- Почему ты так смотришь? — Она повернулась ко мне. — У меня не в порядке волосы? Да?

- Ты загорела.

- Два-три раза ходила на пляж. Но так противно! Сажа и пыль. И лежат прямо друг на друге. Это у вас, на Петропавловской.

Мы забрели в какие-то дворы, прошли по переулкам и снова очутились у вокзала. Было уже не так и рано, но до сих пор не проехала ни одна машина. Шлагбаум даже не открывали.

- Мы почему-то кружим, — сказала Ира. — Вернулись на старое место. Ведь это вокзал?